«Я долго прожила вместе с Зулейхой — мне казалось, что больше ничего не смогу написать»

10.05.2018 11:17 2

«Я долго прожила вместе с Зулейхой — мне казалось, что больше ничего не смогу написать»

Буквально на днях на полках книжных магазинов появится новый роман Гузели Яхиной «Дети мои». Ее первый роман «Зулейха открывает глаза», описывающий жизнь раскулаченной татарки, стал бестселлером и уже через год после дебюта был переведен на 30 языков и получил известные литературные премии «Большая книга» и «Ясная поляна».

За это Яхина удостоилась от критиков звания самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени. Ее новый роман тоже описывает ранний период советской истории: Поволжье, 1920—1930-е годы. Главный герой, Якоб Бах — российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он растит дочь на уединенном хуторе, пишет сказки и становится свидетелем эпохальных событий в жизни страны. О своем писательском пути и работе над новым романом Гузель Яхина рассказала «Реальному времени». «Сравнивать первый и второй роман нечестно» — Гузель, ваш первый роман «Зулейха открывает глаза» переведен на 30 языков. И прежде чем мы попросим вас рассказать о вашем втором романе, скажите, как был принят первый в разных странах? — Я бы выделила, во-первых, те страны, которым близка тема коммунизма и политических репрессий. Это бывшие страны социалистического блока, бывшие союзные республики. Там, как мне кажется, люди читают роман о Зулейхе и принимают его близко к сердцу, потому что похожие истории были и в их семьях. Это Украина, страны Прибалтики, Чехия. Отдельно скажу про Иран. Иранская культура очень близка татарской. Многие мифологические герои в татарской культуре заимствованы из персидской. В Иране разговор о пери и девах не был чем-то экзотическим — это персонажи сказок, знакомые иранцам с детства. Как и легенда о Юсуфе и Зулейхе, легенда о шах-птице — сюжетообразующие мотивы романа. А имена, которые использованы в романе, — Муртаза, Зулейха, Салахатдин, Юсуф — это современные имена, которыми сейчас в Иране называют детей. Так же, как имя Гузель, кстати. В странах, которые не прошли через сталинизм и репрессии, не испытали на себе, что такое строительство коммунизма-социализма, люди видят в истории Зулейхи скорее человеческую, нежели политическую историю. И там встречи с читателями я начинаю с небольшой исторической справки, с описания исторического контекста, рассказываю о тех реалиях, в которых происходят романные события. — Переводчица вашего романа на французский недавно заявила прессе, что после публикации книги во Франции критики заговорили о возвращении великой русской литературы... — Не возьмусь судить в целом о французской публике: не владею французским и не читала критические статьи на языке. Могу только сказать, что книга во Франции была принята очень тепло. У французского издания замечательная обложка, сдержанная и при этом приглашающая к чтению — это очень простой карандашный рисунок женщины азиатского типа. Во Франции книга появилась в конце августа прошлого года, и меня пригласили сразу на несколько книжных ярмарок: в городке Нанси около Парижа, в городке Морж на берегу Женевского озера, а в марте этого года я также побывала на Парижском книжном салоне. И могу подтвердить, что интерес к российской литературе очень большой. Читатели, с которыми я общалась, интересовались не только литературой, книгой, но и просто жизнью россиян. У нас случались разговоры о жизни в России в целом, о роли писателя в России. На Парижском книжном салоне Россия была в этом году почетным гостем, там был очень большой российский стенд, и он практически все дни был полон людьми. Одна часть стенда была отдана под книжный магазин: он очень напряженно работал все дни салона — продал огромное количество книг как русских, так и переводов российских авторов на французский. — С чем связан такой интерес? — Россия и Франция — две страны, которые всегда интересовались друг другом и умели понимать друг друга, влияли друг на друга. Это интерес, исторически обусловленный. Он был раньше, в XIX веке, и в XX-м, и есть сейчас, в XXI-м — он не подчиняется сиюминутным политическим моментам. — Почему вы отказались писать сценарий к фильму о Зулейхе? — Да, мне предлагали, и я отказалась. Надо было выбирать: либо жить с историей Зулейхи дальше, следующие 3, 4, 5 лет, пока будет готовиться и сниматься фильм, потому что сценарист часто бывает активно вовлечен в производственный процесс; либо все же отходить от этой истории и заниматься новой. Я выбрала второе. До этого уже очень долго прожила вместе с Зулейхой — мне стало казаться, что я больше ничего не смогу написать, если еще хотя бы немного проживу с этой историей. В итоге были приглашены профессиональные сценаристы, которые и написали сценарий к фильму. Что касается сроков производства, то их пока что нет. У проекта есть режиссер, продюсер. Передовая группа выезжала в экспедицию — на осмотр локаций. До выбора актеров и планирования съемочного процесса дело пока не дошло. Это дело небыстрое, я и не ожидала, что за пару лет фильм будет снят. Конечно, нет. Телевизионное производство может длиться годами. — А кто режиссер, если не секрет? — Это секрет канала «Россия» — и канал расскажет об этом, когда посчитает нужным. От себя могу сказать, что это очень интересный режиссер, достаточно молодой, с интересными работами в портфолио. По-моему, хороший выбор. — За время, пока вы встречались с читателями, общались с переводчиками, как изменилось ваше собственное восприятие истории Зулейхи? Как изменился ваш взгляд на темы, которые поднимаются в романе? — Эти же темы есть и во втором моем романе. Но там я постаралась порассуждать о них чуть глубже. Это тот круг тем, который меня волнует, — взаимоотношения государства и личности, история маленького человека на фоне истории большой страны, вопрос внутренней свободы и ее соотношения со свободой внешней, вопрос отношений отцов и детей. А также вопрос личных страхов и их преодоления. Этими темами я занималась последние два года, когда писала новый роман — «Дети мои». Что же касается отношения к первому роману: я испытываю к нему глубокую признательность за то, что он позволил мне написать второй роман. Это первый ребенок, которого я люблю. Второго ребенка люблю не меньше, но другой любовью — он давался сложнее, тяжелее, дольше. Сравнивать первый и второй роман нечестно. Я ничего не жду от читателей, но надеюсь, что те, кто полюбил историю Зулейхи, поймут мое желание написать иную историю, отличную от первой. И не будут искать в романе «Дети мои» продолжение истории Зулейхи. «Я писала не столько о немцах Поволжья, сколько общечеловеческую историю» — Как у вас вообще появилась идея нового романа? Первый роман написан о женщине, татарке по национальности, чье мировосприятие, скорее всего, вам было легче понять. Но в романе «Дети мои» главным героем стал мужчина, да к тому же немец. — В немцах Поволжья сошлись две очень важные в моей жизни темы: немецкий язык, немецкая культура — и Волга. Можно сказать, что писать было не так уж и сложно, потому что эти темы были со мной давно. Я родилась на Волге, выросла на ней, очень люблю эту реку. А мое первое образование — учитель немецкого. И дедушка был деревенским учителем немецкого (кстати, ему я и посвятила этот роман). Поначалу, конечно, сомневалась, имею ли право написать о вещах, которые для меня неродные, не впитаны с молоком матери. Но потом решила: да, имею такое право. Я достаточно глубоко изучила материал. Ну а главное — я писала не столько о немцах Поволжья, а сколько все же историю общечеловеческую. Очень долго не могла определиться, как строить эту историю. Тема очень большая, огромная. И чем глубже ты погружаешься в нее — изучаешь культуру, обычаи, литературу немцев Поволжья, частные истории людей, читаешь мемуары — тем больше ты осознаешь, насколько, в сущности, мало тебе известно. Имеешь в голове огромное количество фактов, частных историй, сюжетов, деталей, событий, о которых хотелось бы рассказать — но не понимаешь, что из этого важно, а что нет. У меня было несколько вариантов сюжета. — Сколько? — Шесть. Причем это были не просто синопсисы, расписанные на один-два листа, а достаточно подробные истории от имени разных героев и случающиеся в разные годы. На некоторые из этих синопсисов я собрала достаточно большой материал. Был сюжет, связанный с татарским мальчиком-сиротой, попадающим в немецкую семью и совмещающим в себе две культуры, татарскую и немецкую. Потом он вырастает и идет на Вторую мировую войну, в то время как его близких депортируют. Была история немецкой девочки, в семью которой попадает этот самый мальчик-сирота. И повествование ведется с точки зрения этой девочки, через взросление детей, их развивающуюся любовь. Также была история, которая в итоге и реализовалась, — история отца, который выращивает двух приемных детей. Я выбрала историю взрослого человека, который своими глазами наблюдает за событиями в Поволжье в ранние советские годы. Для сложной истории важен был взрослый взгляд. Сначала мне хотелось написать о депортации, но потом я поняла, что о ней написано огромное количество книг — документальных, художественных. Кроме того, если писать о депортации, то это будет история совершенно трагическая, с начала и до конца. Мне же хотелось сделать историю объемную и нарисованную разными красками, в том числе яркими. Поэтому период романа — это ранние советские годы, с 1916-го по 1938 годы, что почти совпадает со временем существования немецкой автономии на Волге. А трагедия 1941 года упоминается в романе только в эпилоге и комментариях. Хотя, конечно, читатель будет читать весь роман с пониманием, что депортация — впереди, вот-вот случится. — Можете вкратце рассказать сюжет романа? — Я бы оттолкнулась не от сюжета, а от тех линий, уровней, которые есть в романе. Есть сюжет «маленького человека». Мне показалось интересным сделать этим классическим героем русской литературы — «маленьким человеком» — немца, учителя немецкой словесности в одной из поволжских колоний. Шульмейстер Якоб Иванович Бах 22 года наблюдает за тем, что происходит в Поволжье. А случаются там очень важные вещи: и ключевые события Гражданской войны, и голод 1921 года, и голод 1932 года, и сплошная коллективизация. Большая история входит в жизнь героя — и толкает его: в непростые отношения с женщиной, в вынужденное родительство, во вскармливание ребенка и его воспитание… Он и сам не замечает, как постепенно превращается в настоящего большого героя. Это история вылупления личности через соприкосновение с Большой историей и Большой культурой. Немецкая культура играет важную роль в романе — герой сочиняет сказки, точнее, излагает литературным языком знакомые с детства фольклорные сюжеты. Есть линия культурно-этнографическая, которая рассказывает о немцах Поволжья, об их истории, обычаях, традициях, суевериях, сказках. Так что можно, просто прочитав книгу, составить себе представление о том, что это был за народ. Я даже позволила себе поразмышлять немного об их ментальности, как я ее поняла из прочитанных текстов, поразмышлять о ключевых мифах, которые определяли их сознание. Далее. Есть пласт историко-политический, который рассказывает о взаимоотношениях немцев Поволжья с государством в лице его главы Иосифа Сталина. Четыре главы из тридцати — об «отце народов». Сам Сталин не называется по имени, но, конечно, он легко узнаваем с первых строк. Он возникает под разными именами: то как «Гость»; то как «Он» — обезличено; то как «Вождь». Мне было интересно попробовать воссоздать образ его мыслей, а также метафорически рассказать о том, что происходило в отношениях советского немецкого народа и советского государства. Есть также пласт философский. Одна из главных тем романа — соотношение любви и страха в нашем сердце. Это клей, который скрепляет сюжет. Весь роман пронизан темой страха и любви. Любви в широком смысле — не только к женщине или мужчине, а любви также к родине, к большой реке, на которой живут герои, к детям, к творчеству. Я попыталась порассуждать о том, как в нас уживаются страх и любовь. Как возникают страхи — страх потери любимого человека, страх потери ребенка, которым ты очень дорожишь, страх за плоды своего творчества. И как мы преодолеваем эти страхи: через любовь; через творчество (когда мы выплескиваем страхи в творческих произведениях и тем самым прорабатываем эти страхи). Еще один путь преодоления страхов — логический, философский, через осмысление, осознание страхов, через мудрость, которую мы приобретаем с годами. О преодолении страхов при помощи любви и творчества, философского отношения к жизни по большому счету и есть роман. «Я написала в романе об этом Чувстве Большой Реки, которое есть в теле каждого волжанина» — А какова особенность менталитета немцев Поволжья? Чем они так уникальны и почему могут быть интересны читателю? — Тех, кто этим заинтересовался, сердечно приглашаю прочитать роман «Дети мои». Я могу рассказать немного, не раскрывая всего, что есть в романе. Я рискнула рассуждать о менталитете другого народа, а это сложно. Все мои выводы были вдохновлены реальными текстами — либо художественными, либо поэтическими, либо воспоминаниями, мемуарами. В этих текстах я увидела общие темы, уловила некоторые лейтмотивы. Первый — любовь к Волге. Я была удивлена и обрадована это увидеть — узнать в чувствах поволжских немцев свою собственную любовь к Волге. И я написала в романе об этом Чувстве Большой Реки, которое есть в теле каждого волжанина. Вторая важная тема — противоречивые стремления, которые уживались в сердцах поволжских немцев. С одной стороны, это был народ очень спокойный, терпеливый, набожный, исполнительный; народ, который оберегал свои традиции, любил землю и врастал в нее корнями. С другой стороны, российские немцы были воспитаны на семейных историях о переселении, случившемся во времена Екатерины Второй — о том поиске счастья, в который отправились их предки и, наконец, приехали на Волгу. Вот эти два разнонаправленных движения души — движения к спокойной оседлой жизни, к традиционности, к крестьянскому быту, к труду на своей земле и одновременно к побегу, к путешествию в дальнюю страну за далеким счастьем — парадоксальным образом уживались в поволжских немцах. Случившиеся в XIX и XX веке многочисленные волны эмиграции из Поволжья — в Америку, Бразилию, Канаду, обратно в Германию — конечно, во многом обусловлены тяжелыми условиями жизни, политическими процессами. Но также в этом была и доля стремления к погоне за далеким счастьем — к тому, с чего собственно и началась история поволжских немцев. Третий лейтмотив — взаимоотношения с коренным населением, степняками. Немцы называли их киргизами, на самом деле это предки современных казахов. Сначала их очень боялись, потому что киргизы иногда жестоко расправлялись с немецкими колонистами, грабили их колонии. Но постепенно эти народы научились уживаться, и к концу XIX века только в пословицах и поговорках сохранился былой страх перед киргизами. Например, у поволжских немцев была такая поговорка, ею пугали детей: «Киргиз придет и заберет». Более того, образовался целый культурный архетип о взаимоотношения[ молодых людей из двух разных народов — немецкого и киргизского. Это такие своеобразные Ромео и Джульетта, только история их любви имела счастливый конец. Таких историй написано несколько. Есть прекрасная история о любви юной киргизки, воспитанной в немецкой семье, и коренного немца — «Лайли Зультанех». Есть поволжско-немецкий эпос «Киргизенмихель»: история немецкого юноши, которого в детстве украли степняки и который вырастает в киргизском племени, и его любви с киргизской девушкой. Я этот мотив тоже включила в роман: там есть линия отношений беспризорного киргизского мальчика Васьки с немецкой девочкой Анче, дочерью главного героя. «Я долго прожила вместе с Зулейхой — мне казалось, что больше ничего не смогу написать» — Интересно, что истории с яркой национальной самобытностью зачастую описывают прошлое. В современном глобальном мире, наверное, подобные истории уже редкость. — Сегодня у человека гораздо больше самоидентификаций, чем 100 или 300 лет назад. В прошлом самоидентификаций было меньше: пол, национальность, семейное положение, социальный статус — вот, пожалуй, и все. И человек сильнее за них держался, они были для него ценнее. Сегодня мы не просто женщина, мама, татарка или русская. Сегодня мы еще имеем профессию, порой не одну; мы представители какой-нибудь политической партии, а еще и блогеры, фотографы-любители, дайверы, члены общества собаководов, веганы — и все это одновременно. Есть известная социальная теория: чем больше у человека самоидентификаций, тем меньше его уровень агрессии — он способен осознать свою общность с разными людьми, и за счет этого у него увеличивается толерантность. — Вы сказали, что во втором романе большое внимание уделили Сталину. Каково ваше отношение к нему — особенно сейчас, на фоне дискуссий о его роли в истории и даже предложений устанавливать ему памятники? — У меня отношение очень простое: Сталин — это тиран. И время его правления называется тиранией. Достижения сталинского режима, о которых некоторые сегодня вспоминают с ностальгией, были оплачены такой трагической ценой, что мне кажется странным даже рассуждать об этих достижениях. Да, наверное, есть люди, которые могут в черном увидеть белое. Но мне такая дискуссия кажется странной. Однако возникновение этой дискуссии — все же хороший знак: идет проработка старых травм, накопленных за долгие годы советского режима. Все, что я хочу сказать по этому поводу, я выражаю в своих романах. «Я долго прожила вместе с Зулейхой — мне казалось, что больше ничего не смогу написать» «У меня есть третья история, я хотела бы написать ее — вот и весь мой план на ближайшие два года» — Критики замечают, что прошлое на какое-то время в литературе потеснило современность. Писатели, в том числе и вы, сегодня очень часто обращаются к теме советского периода. Почему? — Через прошлое мы осмысляем настоящее. И для нас, выросших на русской классической литературе, такое осмысление очень органично. В школе мы привыкаем соотносить себя не с современными героями, а с героями прошлого — с Евгением Онегиным и Татьяной Лариной, с Печориным и Анной Карениной — с теми, кто жил 100—150 лет назад. Поэтому для нас такой взгляд назад и такое осознание себя через героев прошлого очень органичны. Далее. У исторического романа в России есть много разных функций. Первая функция — это связь с предыдущими поколениями. Мы порой мало знаем о жизни наших бабушек и прабабушек в силу того, что по историческим причинам семейные связи были разрушены: кто-то уехал из страны, был убит на войне, погиб из-за голода. Многие скрывали свое происхождение — для предыдущих поколений знание о прошлом часто становилось опасным для жизни. А исторический роман, рассказывающий о раннем советском времени или о начале прошлого века, помогает нам сегодня чуть лучше почувствовать наших предков, подумать о них, прикоснуться к ним. Это одна важная функция. Вторая важная функция — это проработка травм прошлого. Очень многие травмы российского-советского общества не были открыто обсуждены, не были проработаны, они просто наслаивались одна на другую и образовали огромный комок травм, для проработки которого недостаточно одного и даже двух десятилетий. Именно по этим причинам, на мой взгляд, исторические романы очень популярны сегодня: их пишут, их читают. — Связываете ли вы свою дальнейшую жизнь с писательством? — Я предпочитаю не загадывать далеко, а просто работать. Пока мои книги читают, я буду писать. Не строю далеких и смелых планов. У меня есть третья история, я хотела бы написать ее — вот и весь мой план на ближайшие два года.

Источник

Следующая новость
Предыдущая новость

Лента публикаций